Размер:
A A A
Цвет: C C C
Изображения Вкл. Выкл.
Обычная версия сайта

Воспоминания ветеранов Великой Отечественной войны

Уважаемые читатели! Предлагаем вашему вниманию спецпроект отдела общественных связей "Воспоминания ветеранов". 

Историю создают люди. Своими решениям, действиями, желаниями и свершениями они пишут мировую летопись, изменяют движение жизненного вектора. История - это совокупность человеческих судеб, а человеческие судьбы - отражение прошлого. К годовщине Великой Победы мы хотим поделиться с вами реальными историями людей, которые 75 лет назад писали наше будущее.

Существование этого проекта стало возможным благодаря Гордеевой Лиане Григорьевне, доценту кафедры культурно-досуговой деятельности. В 2010 году под её руководством был издан сборник "Спасибо за Победу", который стал основой проекта.

Материал будет дополняться новыми воспоминаниями. 

Истории, о которых мы уже рассказали

В 1939 году я окончил в Нижнем Новгороде полную среднюю школу и был принят как отличник на физический факультет Ленинградского университета. О том, что скоро будет война, мы знали из газет и радио. Телевидения тогда не было. Кем быть на войне это зависело не от нас, а от военных учреждений. Но мы готовились к ней. Я, например, занимался в стрелковом, конном и мотоциклетном кружках. Дополнительно занимался немецким языком. Все это дало мне необходимые знания и навыки, которые предопределили мою военную судьбу. 

В преддверии призыва в армию учеба не клеилась. И вот четверо студентов физического факультета написали в военкомат заявление с просьбой, чтобы их как можно быстрее взяли в армию, желательно в технические войска. Нашу просьбу удовлетворили и четверка экс-студентов оказалась во IІ запасном стрелковом полку. Пару месяцев подготовки, и мы оказались на Волховском фронте. 

В стрелковом полку мы попали в радиовзвод. За спиной была полковая радиостанция «6-ПК»; мы говорили, что она "трет бока". Мобильных аппаратов тогда еще не было. Местоположение мое - опушка леса, окопчик, из которого радист и артиллерист наблюдал за точностью попадания снарядов, которые извергали наши пушки, расположенные сзади нас. Артиллерист определял, насколько точно вели огонь пушки, а я шифровал его данные и передавал артиллеристам. Длилась такая «работа» обычно недолго, пока финны не засекали радиостанцию и не уничтожали ее. Нас отводили тогда назад, оснащали исправной техникой, если таковая имелась. Полковые радисты обслуживали не только артиллеристов, но и эвакуировали раненых. В лобовые атаки на финские доты нас обычно не посылали, если еще было кого посылать. 

После окончания Финской кампании нас разместили в Ленинграде. Однажды в пригород Ленинграда был заброшен немецкий диверсионный отряд. Его окружили наши пехотинцы, среди которых не было ни одного, кто знал бы немецкий язык. А без информации, которую могли дать нам диверсанты, нельзя было предпринимать дальнейшие действия воинских частей. «Кто говорит по-немецки?» - такой вопрос задал командир пехотного подразделения. Я отозвался и стал выполнять роль переводчика. После допроса диверсанта под конвоем отправили в НКВД. Мне же за работу переводчика объявили благодарность. 

Этот эпизод совпал по времени с приказом направить на курсы немецкого языка солдат, которые этот язык немного знают. Я попал в это число. Досрочное завершение мною этих курсов обусловило то, что мне сразу же было присвоено звание лейтенанта. 

После завершения учебы на курсах мне пришлось отправиться в Эстонию для выполнения нового задания. Большинство населения относилось к советским военным положительно, но были и такие, которые буквально охотились на наших офицеров. Мне было поручено ознакомиться с настроениями населения в этой небольшой стране, где люди говорили на немецком языке. Иногда для них это была последняя возможность для общения с другими людьми. 

С началом войны я был направлен переводчиком в штаб Волховского фронта. 

Существует мнение, что штабисты на войне вообще не испытывали никаких воинских трудностей. Это не так. Далее я буду иметь в виду под «штабистами» военных разведчиков. Их обязанностью было определять, где находятся огневые точки противника, где располагаются их командные пункты, каково оружие, обмундирование, какие части, с каким вооружением противостоят нам. Все эти данные добывались путем наблюдения, анализа документов убитых, анализа поведения их на передовой и в тылу.

Мы ничего не воровали у мирных жителей, как это делали немцы. Однажды в ходе нашего наступления в плен было взято несколько немцев. В моей землянке был ящик вместо письменного стола, два маленьких ящичка для сиденья, из ящиков и досок были сооружены нары, служившие постелью. Я наскоро просмотрел изъятые у пленных письма. Шинель одного из них была испачкана кровью. Но ее владелец не был ранен. 

Начался допрос. Ко мне стали приводить поодиночке пленных. Один вел себя не так, как остальные. Он стал просить прощения. В результате допроса из писем я установил, что «нетипичный» пленный со своими товарищами перерезали горло нашим солдатам, которые попали к ним в плен. Сделали он это для того, чтобы набрать в котелок крови и выпить ее. Без этого солдат вермахта не мог считаться подлинным «арийцем». Не встретив понимания и прощения, пленный бросился на меня. Я мог его убить. Но он «стоил дорого». За пленных нам приходилось терять иногда много наших солдат. 

Я не стал тратить патрон на него. Не мог стрелять и в дверь, за которой стоял часовой, так как мог его убить или ранить. Выстрелить пришлось вверх. На выстрел прибежал офицер охраны. Я под расписку передал ему пленного, которого он должен был конвоировать в штаб дивизии. Так, даже в землянке, «в штабе», можно было поститься с жизнью. 

Наши землянки на Волховском фронте находились в болотах. К столовой вела жердевка: два-три тонких ствола. Идти по ним было похоже на игру на клавишном инструменте. 

Однажды вечером сотрудники разведотдела шли на ужин. Меня среди них не было: я был на передовой. Из облаков сверху послышался звук самолета. Старший по званию скомандовал: «Ложись!» Он лег, один офицер не успел оказаться в болотной жиже, три девицы (машинистка, чертежница и радистка) продолжали стоять. Послышался звук падающей не очень большой бомбы. Она угодила в людей. Они погибли. И это не на самой передовой, а в штабе, в 2-3-х километрах от нее. Так что и «штабистам» бывало несладко, и нередко они умирали, как и «окопники». 

Иногда мне приходилось летать или ездить «в командировки» в другие части. Происходило это потому, что на некоторых участках в результате нашего наступления захватывалось большое число пленных немецких солдат и офицеров, а переводчиков не хватало. Так было и в случае пленения фельдмаршала Паулюса в Сталинграде. Сначала Паулюса поместили в лагерь для военнопленных под Владимиром. Он был создан в монастыре в Суздале, и состоял из двух колец — внутреннего и внешнего; помещение для охраны во внимание не принималось. 

Внутри монастыря, огороженного внутреннем кольцом, содержались офицеры, а его часть, внутри внешнего кольца, была отведена для солдат. Паулюс был во внутреннем кольце. С его пребыванием там связано такое происшествие. Двум немецким офицерам удалось вырваться из лагеря, что было бессмысленным, т.к. беглецы не владели русским языком и не знали, где они находятся. Однако командование испугалось: вдруг они имеют какую-то связь с немецкими военачальниками и ради Паулюса те выбросят десант по его захвату. Поэтому было решено перевести его на охраняемую дачу под Москвой. В качестве переводчика был назначен я. 

Мне довелось неоднократно общаться с Паулюсом, помогая ему писать отчет об операции его армии под Сталинградом. Затем меня отозвали обратно, но не на Волховский фронт, а в Генеральный штаб. Там я встречался со многими немецкими генералами и офицерами. Когда готовился Нюрнбергский процесс, мне пришлось ездить по городам и селам Германии и встречаться с их жителями, адреса которых у меня были еще во время боевых действий.

Ездил я в сопровождении немецкого коммуниста, т.к. советскому офицеру в Германии тогда было опасно: еще немало фашистов пряталось от возмездия за преступления, скрываясь от Нюрнбергского суда. Так, в одной из деревень я посетил дом немецкой семьи, в которой один из ее членов был эсэсовцем. Его мать, узнав, что я советский офицер, с кулаками бросилась на меня: «Вы убили моего сына. Вы — убийцы». 

Я спросил, где он воевал и был убит. Она назвала место его захоронения. Я задал тогда вопрос: «А как он туда попал? Было ли это посещение ответом на приглашение его к нам?» Конечно, никакого приглашения не могло и быть. Я пытался убедить ее в том, что совершал ее сын под Смоленском, когда воевал: расстреливал мирных жителей, сжигал их дома и т.д. Мои убеждения на нее не действовали. Женщина кричала свое: «Вы его убили». Мой немецкий сопровождающий потянул меня за руку: «Надо уходить, а то и другие жители соберутся и могут возникнуть неприятности». Так что поиски военных преступников не всегда и не везде проходили миролюбиво. 

В военных кругах нашей страны было известно, что немецкие преступники бежали от возмездия не только в европейские страны, но и в другие точки земного шара. Через какое-то время их местонахождение стало меняться: власовцы бежали в Австралию, другие предатели стали концентрироваться в Канаде. Мне предложили посмотреть, что делают новые канадские жители. 

Для осуществления этой задачи мне довелось побывать в самых крупных городах Канады. Обстоятельства сложились так, что в ноябрьские праздники я был в Монреале. Там 7 ноября должно было состояться собрание бывших советских граждан, по тем или иным причинам оказавшимися за границей. Они хорошо относились к Родине, не делали в отношении ее никаких подлостей. Некоторые из них ездили в Советский Союз и оставались там, не возвращаясь туда, куда их забросила война. Другие тянулись к получению информации о советской стране, ее жизни и людях. И они каждый год отмечали юбилей Октября. Я присутствовал на одном из них. 

Большой зал заполнен людьми. Был накрыт стол, звучала советская музыка. Вдруг один из присутствующих, который стоял у окна, издал свист. Многие встали и пошли. Я спросил, что это значит. Мне сказали, что пришли предатели, военные преступники, в настоящее время многие из них уголовники. Они будут пытаться сорвать торжественное собрание в честь Октября. Мне сказали, что лучше уходить из здания через черный ход. Мне в качестве сопровождающих и охранников выделили двоих мужчин. Они проводили меня до гостиницы. 

Нечто похожее произошло в Западной Германии. Там неподалеку от Кельна было начато строительство взлетной полосы для американских самолетов. Для этого стали вырубать лес. Население возмутилось и организовало сопротивление строителям. Строительство полосы было огорожено колючей проволокой. Через полкилометра были ворота, которые обороняли броневики, пулеметы и, естественно, войска охраны. С внешней стороны проволоки толпился народ, среди них много учащихся школ и студентов. Они были в масках, чтобы их нельзя было опознать. Некоторые устроили «птичьи гнезда» на деревьях. 

Вдруг раздался звук фанфар. Подъехал автобус с ряжеными. На голове одних были кастрюльки, другие били в ведра (вместо барабанов), третьи кривлялись и оскорбляли охранников. Через пару другую часов ворота открылись и через них выехали броневики. Публика стала разбегаться. Меня увели сопровождающие студенты в сторону. Но никаких жестких акций со стороны строителей и охраны не было. 

Таковы некоторые эпизоды, обусловленные победой советской страны над фашистской Германией. Число их можно было бы увеличить. Они свидетельствуют о том, что в мире сейчас происходит в разнообразной форме борьба противоположных тенденций, что победа над силами угнетения, эксплуатации, насилия на одном отрезке бытия людей не означает, что она совершалась для всего будущего человечества. Факты истории помогают лучше понять настоящее и наметить правильные пути для созидания общества будущего. Приведенные Выше эпизоды из жизни обыкновенного человека показывают, какое большое значение имеет само обучение и само воспитание каждого отдельного человека. Особенно хочется подчеркнуть роль школы и вуза, дающих необходимые знания. 

Мой жизненный опыт свидетельствует о том, что для личности нет «лишних» знаний и умений, что все они оказываются необходимыми. Так, мне весьма пригодились: умение обращаться с огнестрельным оружием, ездить на лошади, мотоцикле, автомобиле, моторной лодке. Особенно пригодилось мне в жизни знание иностранных языков. В армии мне пришлось быть и радистом, и пулеметчиком, и мотоциклистом, и шофером, и преподавателем, и переводчиком.

После демобилизации по инвалидности (ранение и контузия) я продолжил учебу в вузе. В 1951 году защитил кандидатскую, а в 1961 году докторскую диссертацию и получил звание доктора философских наук, профессора.

B качестве профессора, преподавателя работал в Военно-политической академии, МГУ, МГСУ. В Московском государственном университете культуры и искусств я работал с 1961 по 2005 гол. Являюсь автором 220 научных работ, из которых 20 изданы на иностранных языках. Участвовал в международных конференциях. Посетил 18 стран, где в университетах читал лекции по социологии. психологии, философии. 

Под моим руководством были защищены 38 кандидатских и докторских диссертаций, отредактированы более 40 научных статей и книг, изданных в университете. В Социальном университете мне было присвоено звание «Заслуженный профессор». 

Я родилась 26 декабря 1922 года в Москве, в семье инженера-строителя, который получил прекрасное образование. Мой дед был знающим и знаменитым стеклодувом, одним из первых Героев Социалистического Труда СССР, который рано приучил сына к мысли о том, что мужчина должен владеть каким-то ремеслом и уметь хорошо трудиться. Отец был человеком тихим, замкнутым, а вот мать, в противоположность ему, была открытой, веселой певуньей, любящей людей. В семье много пели, любили посещать Московскую консерваторию, филармонии, ДК. По характеру я была бойкой, дружила, в основном с мальчиками, играла с ними во все мальчишечьи игры. И мама решила меня куда-то «пристроить», «отвлечь» от их влияния.

К тому времени братья Васнецовы построили Дворец культуры ЗИЛ, в котором открылся Театр юного зрителя под руководством студента ГИТИСа Сергея Львовича Штерна. Вскоре при ТЮЗе был организован детский театральный кружок, и я стала в нем заниматься. Ездила два раза в неделю из центра Москвы в ЗИЛ. Там я встретилась с народными артистами СССР- Василием Семеновичем Лановым и Татьяной Шмыгой, дружба с которыми связывает нас всю жизнь.

Детишки ездили к Сергею Львовичу со всех концов Москвы Студия разрослась, ей было присвоено звание народного театра. Первая постановка театра - «Пушкинская программа». Коллектив студии стал моей судьбой, в нем я проработала всю жизнь: участницей студии, затем режиссером, а после смерти Сергея Львовича - главным режиссером. 

Когда началась война, мне было 19 лет. По инициативе Ивана Алексеевича Лихачева, директора завода ЗИЛ, из числа участников самодеятельности Дворца культуры была организована концертно-фронтовая бригада. В ней я была ведущей программы, исполнительницей поэтических произведений, артисткой скетчей.

В нашей концертно-фронтовой бригаде было человек 30. Танцоры, певцы, чтецы и музыканты. В их числе аккомпаниатором был Сергей Сергеевич Симаков, впоследствии любимый педагог кафедры хорового дирижирования нашего университета. Добрый, отзывчивый, любящий студентов и своих коллег человек. 

С 1941 по май 1945 года наша бригада объездила все фронты. Выступали перед солдатами Калининского, Юго-Западного, Украинского, Белорусского и др. фронтов. Я читала солдатам Пушкина, Лермонтова, Симонова, Твардовского. Примечательно, что однажды на моем концерте присутствовал сам Твардовский. Ему очень понравилось, как я читала «Василия Тёркина», и он мне оставил на газете свой автограф.

Солдаты и офицеры встречали нас радостно. Мы выступали в блиндажах, на огневых точках, в поле. Солдат снимали с переднего края, давая им передышку. Надо было видеть их глаза, как они расцветали, теплели от нашего выступления. В знак благодарности дарили полевые цветы.

Однажды на концерте я встретила своих одноклассников. Они сломали молодую березу и подарили мне охапку пахучих березовых веток. 

Помню один случай. Солдат встретил меня на заднем крыльце и попросил передать письмо любимой. Я с трепетом взяла это письмо и пообещала отвезти письмо по адресу в Москве. Не прошло и десяти минут, как разорвался снаряд и этого солдата внесли в землянку смертельно раненным.

Никогда не забуду подарок, который был сделан мне поваром од- ной части, когда мы выступали под Можайском в декабре 1941 года. Я выступала перед солдатами в день своего рождения. Когда закончили концерт, повар вынес коробку с чем-то необычным. Он обратился со словами ко всем: «Это торт, который я изготовил для именинницы. Не надо его открывать, пусть девочка довезет его до дома». Когда я привезла подарок домой, то он оказался весь из сливочного масла. Мама резала его на кусочки и меняла их на рынке на другие продукты. Так мы спаслись от голода в эту суровую зиму. Дороже этого подарка у меня не было в жизни никогда. 

Не изгладилась у меня из памяти и моя поездка на Северный флот, на Баренцево море. Я до сих люблю этот север, с его горами, суровым климатом, пронизывающими ветрами. Моряки несколько лет не видели новых людей, тем более женщин. На концерты нас возили на большом катере, никогда не оставляли на берегу. Нашу базу на одном из островов мы посетили на подводной лодке. Свой восторг матросы выражали сдержанно, даже сурово. Было видно, что эти мужественные люди могут защищать Родину и любить поэзию, музыку и песню. 

Когда я думаю о том времени, мое сердце наполняется чувством глубокого восхищения и уважения к моему поколению - поколению победителей. Это они отстояли свободу и независимость нашей Родины.

Война жестокое - слово. Мы знали войне только по книгам и кинокартинам. А в кино показывалась только привлекательная героическая сторона. Нас она увлекала, звала на подвиги. А то, что война несет с собой кровь, грязь и смерть, мы познали тогда, когда пришла она в наш дом, на родную многострадальную Смоленщину. Радио у нас не было. Газеты тоже до нас не доходили. О войне мы узнали понаслышке через «сарафанное радио». Кто напал на нас, толком никто не знал. Одна дряхлая беззубая старуха так интерпретировала это: «Говорят, что поляк прорвался в шефеер», то бишь в СССР. Деревенская темнота сохранялась еще до войны.

Жестокие бои шли за Смоленск. Мой город, как и раньше, встал на пути врага. Немцы стремились с ходу овладеть этим ключ-городом. Но не тут-то было. Наше командование построило умелую и крепкую оборону. Преградой фашистам стал могучий Днепр. Атаки шли одна за другой. Но разбивались о стойкость наших бойцов, Налеты авиации шли беспрерывно. Смоленск весь был в огне. Кварталы города несколько раз переходили из рук в руки. Мой старший брат Даня был свидетелем этого ада. Он подвозил боеприпасы на машине обороняющимся. Самое главное, было выиграно время. Враг был задержан на несколько дней. Но город Смоленск был разрушен полностью. На Большой Советской не осталось ни одного целого дома. Одни остовы и груды кирпича. Я увидел это своими глазами в октябре 1943 года, когда город был освобождён. Это было ужасающее зрелище. Казалось, это мертвый город. Но город продолжал жить. Люди ютились в сырых нетопленых подвалах порушенных домов, в одном из которых мне довелось провести бессонную ночь, чтобы утром попасть на базар.

Первая моя встреча с фашистами произошла в Глинке. Все представители власти эвакуировались в тыл, и пошел грабеж всего. С сыроваренного завода тащили пахучие головки сыра, из магазинов ширпотреб: сапоги, материю. А я по своей детской наивности набрал игрушек, за что мама сделала мне выволочку. А за что ругать, если ребенок впервые увидел настоящие игрушки, которые он мог потрогать. К сожалению, я так и не попользовался ими. Все сгорело при пожаре в избе. В этот момент грабежей в небе кружил самолет. А в районном отделе народного образования шла учительская конференция. Во время перерыва все вышли в сквер подышать свежим воздухом. Немецкий стервятник заметил это и бросил бомбу в гущу людей. Раздались крики и стоны. Стонали раненые. Среди раненых учителей оказалась и наш директор Долголядской начальной школы Мария Алексеевна, которая скончалась от ран. Я впервые услыхал пронзительный вой бомбы и инстинктивно залег в канаве. Сделав свое черно дело, стервятник улетел. В посёлок вскоре вошли немцы. Так началась многомесячная оккупация, которая длилась с 1941 по 1943 год с перерывом. 

Моя непосредственная встреча с фашистами лицом к лицу произошла под осень. Дело было так. Моя мама была телятницей, а я пас колхозных телят. В обед я пригнал телят на водопой. Рядом проходила грунтовая дорога, по которой двигалась немецкая автоколонна. Вдруг одна машина завернула к нам. Фашисты выбрали несколько упитанных бычков и стали загружать их в машину. Мама подбежала к немцам и стала отбивать телят, приговаривая, что это колхозные телята. Но немцы грубо оттолкнули ее, и я, несмышленый подросток, удерживал маму. Я стал ей доказывать, что это же наши враги. Они убьют тебя. Затем они погрузили несколько свиней. Тогда селяне решили: чем отдавать наше добро врагу, лучше разделить свиней и телят между собой. Так было порушено под корень колхозное достояние. Коров и лошадей угнали в тыл заранее. Поэтому возрождать колхоз нам пришлось потом с нуля.

На родной Смоленщине стали орудовать оккупанты. Правда, в нашей глухой деревушке, окруженной дремучими лесами, немцы боялись останавливаться. Только изредка наведывались мотоциклисты, чтобы поживиться чем-то.

А теперь мне хотелось бы рассказать о том, как пришла в глухую маленькую деревню большая беда - фронт. Надо же было тому случиться, что немцы облюбовали местность, после того как он получили отпор под Ельней, именно на нашем рубеже. Соседняя деревня Долголядье располагалась на взгорье, на противоположном берегу реки Устром. Это был прекрасный рубеж для обороны, и немцы заняли его. А наши бойцы расположились в нашей деревне. Было раннее утро. Разведка тогда работала плохо, и бойцы не знали, где расположились немцы. Все спрашивали нас, ребятишек, - «Где немцы?». Мы отвечали солдатам, что немцы находятся на противоположном берегу Устрома в Долголядье, Колзаках и в Горавицах, то есть практически в тылу наших войск. Не успели бойцы окопаться, как рассеялся туман и начался форменный ад. Немцы запустили наши войска в «мешок» и с трех сторон: с Долголядья, Калзаков и Горавиц ударили со всех батарей и пулеметов, поставив заградительный огонь в тылу наших войск. И мы оказались в этом огненном кольце. Бежали без оглядки в лес, побросав весь свой скарб. А наши бойцы так и остались навеки на нашей земле. Когда мы пришли на следующее утро на свои пепелища, то увидели страшную картину – через весь наш участок, в каждом окопе был убитый боец, всего двенадцать солдат, и их командир лежал головой вниз. Видно, не успел спрятаться в окоп. На нем были хромовые сапоги. Их снял какой-то мародер. Я не посмел прикоснуться к их одежде. Мне казалось это кощунственным. Мы с мамой зарыли бойцов в окопах и не вынули медальонов. Мы просто не знали ничего об этом. Так вырытые самими бойцами окопы стали для них последним пристанищем. 

И это не единичный случай. Однажды снова на утренней зорьке наши войска пошли в атаку на Долголядье со стороны леса. Но артиллеристов никто не предупредил, и они, грубо выражаясь, шарахнули из «Катюш» по своим солдатам. Много полегло их там, бедняг. Несогласованность родов войск стоила жизни многим солдатам. Но вернемся к тому злополучному утру. Туман рассеялся, и мы с мамой снова бежали в лес под свист пуль и вой снарядов. Мама дала мне нести сумку со спиртом. Но она оказалась такой тяжелой, и я, дрожа от страха, бросил эту сумку и перебежал через дорогу. Но пули заставили меня лечь на землю возле обгоревшего трупа солдата, за которым я пытался спрятаться. Рядом был недостроенный сарай. Я добежал до него и хотел перевести дух. Но пули свистели рядом со мной, пробивая бревна сарая. Тогда я решил бежать дальше к силосной яме. На бруствере ямы стоял пулемет «Максим». У меня мелькнула дерзкая мысль лечь за пулемет и жахнуть по немцам. Лента была заправлена. Но страх перед снарядами обратил меня в бегство. Выбежал на открытое пространство и слышу - летит снаряд прямо на меня. Я упал как сноп среди дороги. Снаряд разорвался в метре от меня. К счастью, осколки конусообразно полетели мимо меня вверх. Самой страшной оказалась последняя стометровка. Слышу, летит снаряд. Я залег за бревна, которые лежали у дороги. Снаряд рванул на другой стороне леса. Только осколки зазвенели. После этого я решил бежать до леса без остановки. Летел как ласточка, от страха не чуя земли. Добежал, передохнул и пошел дальше в лес. Моя мама несколько отстала от меня. Сосед видел, как снаряд разорвался возле нее. И сказал страшную весть, что ее убило. Сердце мое окаменело. Я заплакал. Но вдруг показалась моя мама, живая и невредимая. Я бросился на шею мамы и плакал от радости, что мама жива. На ее счастье, осколки пошли вверх. Однако ее голубая безрукавка вся была изрешечена. Словом, осталась в живых она чудом. Самое возмутительное было то, что фашисты стреляли из пулеметов, минометов и орудий не по солдатам, а по мирным людям, женщинам и детям. Таков был звериный облик фашизма. Подобных случаев было немало. 

Жили мы на нейтральной полосе у края болота, где вырыли окопы и покрыли бревнами в три наката. Так и жили. Немецкие и наши снаряды летели через нас. И мы уже научились различать тип снаряда, и где он упадет. Война учила этому. Если слышен резкий свист пули, она летит мимо. А вот если жужжит как пчела, значит, ложись - твоя. Так и снаряды. Если визжит, как поросенок если шуршит и шагает — это дальнобойный снаряд. Прекратился шум - ложись. Такими были наши будни. По ночам мы выходили на поляну и «любовались» своеобразным салютом-перестрелкой наших и немцев трассирующими пулями. Но самое сильное впечатление было от залпа «Катюш». Даже днем во время залпа «Катюш» стояла огненная полоса по всей линии окопов. Поэтому немцы очень боялись «Катюш». Правда, в противовес они применяли «Ванюшу» шестиствольный миномет. Он тоже производил впечатление, однако ни в какое сравнение с залпом «Катюш» не шел. 

Ради справедливости следует заметить, что в начале войны наши воевали неквалифицированно, техника была значительно слабее и уязвимее. Вот несколько красноречивых фактов, свидетелем которых я был сам. Прежде всего, необходимо отметить слабость действий нашей разведки. Накануне вступления наших войск в деревню, ночью, к нам приехал на танке старший лейтенант. Долго смотрел по карте, где расположились немцы, но так и не мог точно определить. Карты оказались негодными, и многие пункты на них отсутствовали. Мы говорили об этом лейтенанту. На следующее утро бойцы в деревне и не успели даже окопаться. Это же форменное самоубийство. Надо было ночью это сделать. Более того, была проведена такая глупейшая акция перед этим, что диву даешься бездарности наших командиров. Представьте себе, среди белого дня наши направляют в сторону Долголядья три танкетки. Обратите внимание, не танки, а танкетки эпохи Гражданской войны. Вот с такой техникой мы воевали в 1941 году. Основным стрелковым оружием была винтовка трехлинейка образца 1897 года, которую я изучал ещё в школе до войны. Да и винтовок не хватало. Порой одна винтовка приходилась на трех бойцов. Но вернемся к танкеткам. Немцы подпустили эти танкетки на расстояние несколько сот метров и в упор расстреляли их. Экипаж спастись не смог.

Не лучше обстояло дело и с другой военной техникой. Однажды среди белого дня над нашей деревней немецкие самолеты сбили два советских штурмовика. Видимо, у них кончились боеприпасы, и отстреливаться уже не могли. Так хладнокровно безоружных летчиков расстрелял немецкий стервятник. Самолеты упали в лес, а там экипажи были обманом захвачены полицаями, которые выдали себя за партизан. Такая военно-техническая отсталость нашей армии вела к огромным потерям.

Но вернемся к рассказу о событиях в нашей деревне, где была передовая. Мы находились на нейтральной полосе на краю болота. Немцы пойти в эти леса и болота боялись, а наши расположились на сухом месте в лесу за деревней. Нейтральная полоса занимала примерно километра два. Главным препятствием была река. Мы и обосновались на этой полосе под постоянной угрозой попадания в нас немецких снарядов и пуль. Однажды мы пасли своих коров на поляне. Немцы заметили это и начали обстреливать нас из орудий. Интересно отметить, что при каждом разрыве снарядов ложились на землю как по команде не только мы, но и коровы. У них тоже есть не только чувство страха, но и самосохранения. Все эти обстрелы были, конечно, не безобидными. Однажды мне пришлось идти за теленком от нашей коровы, которая отбилась от стада. Идти надо было километра два через всю деревню и далеко в поле. И все это происходило на виду у немцев на нейтральной полосе, где могло быть минное поле как с нашей, так и с немецкой стороны. Я был в состоянии невесомости, не ощущая себя. Все замерло в груди. Сердце билось как в лихорадке. Я шел, не дыша, волосы дыбом. Я шел эти длинные километры, которые мне казались бесконечными, через сожженную деревню, через большак и ржаное поле к противоположному лесу, где и оказался мой теленок. Он стоял жалкий и голодный с отбитым хвостом. Я обнял его. Затянул на шее ремень и пошел с ним в обратный путь. Когда переходил канаву большака, теленок стал упираться, потому что ему было больно от осколков, которыми было усеяно все его тело. Эти осколки я потом выковыривал несколько дней. С трудом я вытащил его на луг, и мы пошли дальше. И самое удивительное обратно на виду вражеских и своих солдат, не прозвучало ни одного выстрела, ни с той, ни с другой стороны. Может быть, для солдат это было своеобразным представлением, а может простым человеческим сочувствием ко мне как к ребенку. Я до сих пор не могу понять.

А мне это было на руку. Я благополучно добрался до леса к своим блиндажам на нейтральной полосе. Мама бросилась ко мне со слезами радости на глазах.

Были и трагические случаи. Однажды немцы открыли огонь из орудий по нашим блиндажам. Видимо, они хорошо знали наше расположение. Первый снаряд перелетел через блиндажи и разорвался на поляне. Там никого не было. Все мы готовились ко сну и находились в блиндажах. Второй снаряд разорвался прямо в болоте, где находились коровы. Одна корова была убита. А третий снаряд угодил в край нашего блиндажа. Мама сидела прямо у входа. Рядом с ней висел кувшин. Осколком его разбило вдребезги. А маму, к счастью, не задело. Опять спас ангел-хранитель.

Но, пожалуй, самой страшной была одна темная ночь, когда самолеты по ошибке сбросили три бомбы на соседнюю поляну в трехстах метрах от нашей. Грохот стоял невообразимый. Море огня. Блиндажи ходили ходуном, сыпалась земля. Нас всех могло просто придавить в этих блиндажах. Натерпевшись страха, на следующее утро нас вывезли с нейтральной полосы. Эвакуировали в деревню Ивонино за двенадцать километров от фронта. А у этой деревушки разместилась батарея дальнобойных орудий, которая постоянно вела огонь по фашистам. Стоял невообразимый грохот. Так продолжалось и днем, и ночью. Не говоря уже о том, что немцы отвечали тоже огнем и снаряды разрывались рядом с нашей деревней. Словом, мы попал и из огня да в польмя. 

Вскоре этот орудийный салют прекратился. Наши начали отступать. Наступали немцы. А у нас в доме была винтовка. Я срочно пошел ее зарывать в огороде. А потом все мужики и мы, подростки, подались в лес. Пробыли мы там ночь. Наутро приняли решение: взрослые уходят вглубь леса, а нас, подростков, отправили домой. Стало светло, и мы не успели затемно выйти из леса, как за нами по пятам шли немцы. Впереди было поле. Бежать через него было опасно Немцы могли стрелять. Я залег в кустах на краю леса. Немцы прошли в нескольких шагах от меня. Я дрожал как лист осины. Но, слава Богу, пронесло. Как только немцы скрылись из виду, я побежал домой в деревню. 

Через некоторое время в наш дом ворвался долговязый финн, злой как черт. Орет, требует яиц. Увидел мамин красный выходной платок и засунул себе в карман. Вот крохобор! Потом послал невестку Нюру на чердак за яйцами. Мы замерли от страха. Боялись, что финн пристрелит Нюру. Но фриц увидел плетенку лука и забрал ее. Мы облегченно вздохнули. Все обошлось. А яички на чердаке были! Он просто их не нашел.

Кроме того, мы боялись, что немцы будут шарить в огороде, где была зарыта винтовка. Если бы немцы нашли винтовку, нас бы всех расстреляли как партизан. Моя мама в это время болела сыпным тифом. Лежала она на кровати у двери. На каждый стук она реагировала истошным криком. Ее мучила головная боль. Лекарств, конечно, не было никаких. Лечили мы ее травами, какие были в доме. Чудом мама выжила.

Питались мы все вместе. Четверо хозяев да нас семь ртов: мы с мамой, сват со сватьей, невестка Нюра с двумя малыми дочками. Словом, семейка веселенька. Хозяева зарезали барана. Из баранины мы варили картофельный суп, просто объедение. Мы потчевали всех молоком. Одним словом, кооперировались. Но продолжаться это долго не могло. Хозяевам было накладно, и они стали роптать. Тогда сватья и Нюра с детьми решили вернуться в свою деревню на пепелище. Поманила родная сторона. А мы перешли к одной старушке с сыном. Нас двое и их двое. Их хлеб и картошка. Наше молоко. Все вроде устроилось. Однако надвигалась новая беда, немцы угоняли скот в Германию. Нашей Зорьке тоже грозила эта участь. Мы загоревали. Спас сын хозяйки, который служил писарем в волости, а по-нашему в сельсовете. Зорька была спасена, а заодно и мы тоже спасены от голодной смерти. 

Наши скитания по чужим углам продолжались. Мы переехали в Ромоданово в государственные дома, где жили учителя. Мы приобрели тем самым некоторую независимость. Но, с другой стороны, у нас не стало средств к существованию. У нас не было ни картошки, ни хлеба, только одно молоко. Хоть иди и побирайся. Но и побираться было не у кого. Кругом одна беднота. Выходили мы из положения путем товарообмена. Мы давали соседям молоко. Они нам кто картошки, кто хлеба. Таки выживали. Наши войска отступили, и снова наступили черные дни немецкой оккупации. Не стало у нас своего пристанища. Наши избы были сожжены фашистами за несколько минут. А с ними сгорели и все наши скудные пожитки. Голые, босые, полуголодные мы стали скитаться по чужим углам. Питались только тем, чем делились с нами хозяева. Опять спасала нас с мамой корова. Наше молоко и хлеб хозяев. Так и выходили из положения.

Зимой 1941 года в район пришли партизаны. И почти год мы жили в партизанской зоне, куда входили Ельнинский, Дорогобужский, Кардымовский, Починковский и наш Глинковский район. В тыл врага был послан конный корпус генерала Белова. А он, в свою очередь, подобрал всех пленных солдат, которых немцы в сорок первом отпускали на поруки вдовам. Объяснялось это тем, что немцы верили в свою скорую победу. Правда, это продолжалось недолго. После того как на Смоленщине развернулось партизанское движение, немцы стали злее и не позволяли себе эту роскошь гуманизма. В войско вошли также местные жители-старики и мы, подростки. Так сформировалось партизанское войско. Мыс мамой в это время жили в Ромоданове в доме учителей. Женщины, в том числе и моя мама, шили партизанам маскхалаты, а мы, подростки, были разведчиками, посыльными, дежурили в караулке и на посту у перекрестка дорог. Представьте себе такую картину. На посту стоит подросток в шинели не по росту и с винтовкой, которая вдвое выше его. Партизаны, конечно, смеялись над нами, хотя стрелять мы умели. Я еще до войны получил значок «Ворошиловский стрелок». Кроме того, меня подкреплял пулеметчик с «Максимом», который располагался на чердаке школы. Следует заметить, что мы воспитывались в духе патриотизма, любви к Родине на произведениях Островского, Шолохова, Маяковского, Михалкова. До сих пор осталось в моей памяти «Письмо Ворошилову», которое мы учили наизусть. Вот эти строки:

Климу Ворошилову письмо я написал.

Товарищ Ворошилов- народный комиссар.

Я слышал, что фашисты задумали войну.

Хотят они разграбить советскую страну...

Товарищ Ворошилов, я быстро подрасту

И встану вместо брата с винтовкой на посту.

И я встал подростком в шинели не по росту в свои двенадцать-тринадцать лет на посту в партизанском отряде Смоленщины. Для нас война казалась романтикой, игрой. Хотя мы убеждались, что война — это грязь, кровь и смерть. На моих глазах погибали солдаты и мои сверстники. Немцы не давали нам покоя ни минуты. Гонялись даже за одним человеком на самолете. Вспоминаю такой трагический случай. Был ясный морозный солнечный день. Мы вышли погреться на солнышке. Вдруг из-за леса появился немецкий самолет. Мы бросились к окопам. Но один парень не успел вбежать в блиндаж, и немецкий летчик пулеметной очередью прошил моего тезку. Он сгоряча вбежал в блиндаж, простонал и упал замертво. 

Но воевали и партизаны не все одинаково. Одни шли на верную смерть во имя Родины, а другие мародерствовали. Передо мной встает самодовольное холеное лицо майора Беглова, который отвечал за обеспечение боепитанием. А на деле они в глухой лесной деревушке свили пьяное гнездо, где гнали самогон и пьянствовали. Однажды капитан из этой банды мародеров на глазах у всех расстрелял майора медицинской службы без суда и следствия. Они поссорились из-за одной необыкновенно красивой учительницы, которая, по слухам, служила у немцев. В сельском совете капитан стал угрожать майору за то, что он связался с предательницей. Кстати сказать, капитан был изрядно пьян. Оба выхватили пистолеты, но капитан оказался проворней и обезоружил майора, вывел его на улицу и выпустил в него всю обойму пуль. Стрелял, конечно, не прицельно, поэтому майор был еще на ногах, дошел до обрыва и упал. А капитан сел в сани удрал в лес. Полуживого майора похоронил глуповатый мужик. Как рассказывал он: «Я его зарываю, а он все стонет». Впоследствии партизаны брали штурмом село, где находились мародеры во главе с начальником боепитания Бегловым. После взятия этой деревни оставшихся в живых мародеров отправили в штрафной батальон.

Война явилась испытанием крепости человеческих душ. На гребне волны жизни тех суровых лет всплыло все возвышенное и низменное. Героико-патриотическое и предательство. Одни предавали Родину и шли служить фашистам. Другие использовали безвластие и хаос в своих корыстных и подлых целях. К числу таких можно отнести банды «зеленых». Так их называли потому, что они укрывались в лесах от военной мобилизации, то есть дезертировали. Это были уголовники, лишенные каких бы то ни было человеческих чувств. Их цель состояла в том, чтобы грабить и убивать. Эти отбросы человеческого общества не хотели служить никому и занимались просто разбоем и грабежами. Обирали своих же односельчан. Забирали продукты, скот и ценные вещи. Такие мародеры ненавистны были всем. Они держали в страхе всю округу. Они совершали террористические акты против представителей советской власти. Вот один из таких трагических случаев. Ранним летним утром вдруг раздался сильный взрыв в соседней деревне Березки. Мы выбежали на улицу. Горела изба председателя сельского совета. Погибла вся его семья, кроме самого хозяина. Он был на фронте. 

Появлялись бандиты внезапно. Грабили и скрывались в дремучих смоленских лесах. Были у них и наводчики. Одним словом, это были подонки, которых ненавидел весь народ. Партизанам они тоже доставляли хлопот, потому что приходилось отвлекаться от главной своей задачи-громить врага и приводить в чувство бандитов. Особенно жестокой была банда, которая орудовала в Глинковском районе, где мы находились в эвакуации и жили в постоянном страхе. Особенно эти банды развернулись в период немецкой оккупации. Продолжали они свое черное дело и после войны, особенно в первые послевоенные годы. В 1946-1947 годах вовсю орудовала «черная кошка», которая добралась и до нашей глухой деревни. Партизанская война на Смоленщине велась с большим размахом. Этому способствовали дремучие смоленские леса, где можно было укрыться партизанам. Труднее было жителям деревень. Немцы жестоко расправлялись с жителями сел и деревень, где партизаны убивали немцев. Вот один вопиющий факт. Это был самый трагический и громкий случай. Немцы сожгли двести пятьдесят жителей села Белая Глина - детей, стариков, женщин. Их согнали и заперли в нескольких избах, а затем подожгли. Вырваться было невозможно. Пулеметы косили всех, кто пытался вырваться из этого ада. А ведь это были невинные, беззащитные люди. Таким было звериное лицо фашизма. Все нормы человеческой морали грубо попирались.

Партизанская зона была костью в горле у немцев. И они снимали с фронта регулярные части и бросали против партизан. Партизаны не могли противостоять вооруженным до зубов фашистам, и вынуждены были отступить в Брянские леса. Стариков и нас, подростков, не взяли в этот далекий и трудный поход по тылам врага. Командир поблагодарил нас и сказал на прощанье: «Живите, ребята». Я вспоминаю это трудное время и думаю, что и я оказался полезным в этом великом сражении и с гордостью ношу почетное звание ветеран Великой Отечественной войны. Тем более, что после ухода партизан я продолжал защищать Родину в тылу на трудовом фронте.

После ухода партизан началась черная полоса немецкой оккупации, которая продолжалась до октября 1943 года. Правда, надо заметить, что в нашем районе продолжали действовать отдельные партизанские отряды. Один из таких отрядов располагался возле нашей деревни в глухом лесу, который был окружен непроходимыми болотами. И только местный житель знал волчьи тропы, по которым можно было туда пробраться. Там располагалось волчье логово, где до войны мой брат Даня поймал сразу пять волчат и получил большую премию. Связь с партизанами держали отец и сын Петрушковы. Они снабжали их продуктами питания и другими необходимыми вещами. В деревне все знали об этом, но никто не доносил немцам, которых мы все ненавидели и жаждали их разгрома. Кроме того, в деревне жил общинный дух и взаимопомощь. Мы, ребятишки, часто наблюдали, как среди болот поднимался дымок партизанского костра. Словом, все знали, но молчали о партизанском отряде. Отряд выходил на задание ночью в другой район, чтобы не обнаружить свое место пребывание и не подвергать опасности нашу деревню. Фашисты жестоко расправлялись с теми, кто помогал партизанам.

Жили мы это время всей деревней в Долголядском клубе. Ведь наша деревня была сожжена немцами. Спали мы на нарах. Кругом грязь, антисанитария. Но особенно одолевали нас известные всем насекомые. Бани не было. Мыться было негде. Жить в таких условиях было невозможно, и мы перешли к Дуне, моей двоюродной сестре в маленькую избенку. Ютились мы на печи под самым потолком. Жара невыносимая. Дышать было нечем. А что поделаешь, податься было некуда.

Война была испытанием для всего народа, для молодых и старых. Некоторые молодые люди шли в полицаи из-за щедрого пайка. Были и в нашей деревне такие. Полицейский участок размещался в клубе. 

Всплывает в памяти моей такой эпизод. Шел 1941 год. Немцы под Москвой. Ходят слухи, что Москва пала. А в это время моя мама гадает на картах. Разложила карты на Гитлера и говорит: «Да, сейчас у него успех». Разложила карты на Сталина и сказала: «А все-таки конечный интерес будет у Сталина». Простая, неграмотная русская женщина верила в нашу победу. И в то же время тысячи молодых, здоровых и образованных парней бросали оружие и сдавались в плен. Вспоминаю Вяземское окружение. Целые сутки шли в шесть рядов советские пленные солдаты мимо нашей деревни! 

Была у нас, подростков, еще одна проблема – как уберечься от угона в Германию. Чтобы немцы не застали нас врасплох, мы установили постоянное дежурство. Но однажды мотоциклист примчался стремительно и незаметно. Немцы быстро ездили на мотоциклах. Мы бросились врассыпную. Я побежал по полю в лес. Немец стал стрелять. Но я не обращал на это внимания и мчался, что есть духу. Домчался до леса. Проскочил его и сгоряча перепрыгнул через широкую канаву. Спрятался за копну сена. Тоже называется, спрятался. Но у страха глаза велики. Я попытался перепрыгнуть канаву снова. Но не тут-то было. Пришлось раздеваться догола и переходить глубокую канаву вброд. Вернулся в болото, где простоял по колено в холодной воде, пока не стемнело, дрожа от страха и холода. Другой раз вообще не успел убежать в лес и залег прямо во ржи за домом. Немцы были рядом у клуба и хотели забрать чернявого мальчишку. Они посчитали его за еврея. Бабы еле отбили его, сказав, что он цыган. Вот так мы и жили под страхом угона в рабство в Германию. А некоторые селяне семьями ехали в рабство добровольно. Потом возвращались домой с позором.

Как нам жилось в неволе, трудно объяснить. Хотелось бы быть откровенным и объективным. Немецкие оккупанты хорошо понимали, что только силой русский народ не покорить. Они искали ключи к сердцу русского мужика. И это отчасти им удавалось. Немцы разрешили крестьянину брать столько земли, сколько сумеет обработать. И мужик воспользовался этим. Воспользовался этим и я. Тринадцатилетним подростком я вспахал не только свои двадцать пять соток, но и прихватил еще столько же. Посеял помимо картошки просо, ячмень, рожь. В советское время это все запрещалось. Трудно передать, какое было у меня чувство восторга, когда все это взошло и вымахало во весь рост. Я ходил, любовался и искренне радовался. Во мне заговорило не только чувство собственника, но и крестьянская жилка, любовь к земле. Это ни с чем не сравнимое чувство. Оно у меня появляется и сейчас, когда я приезжаю на садовый участок любуюсь каждым ростком, выращенным своими руками. К сожалению, все выращенное в те военные годы пошло прахом. Снова пришел в нашу деревню фронт, и все пришлось оставить, кроме пуда зерна.

Но эта светлая сторона затмевалась ощущением неволи, в которой мы жили. Были, конечно, разные немцы. Но большинство, особенно среди финнов, обращалось с нами как со скотом. Было голодное время, и мы, ребятишки, ходили на станцию, где разгружали зерно. Работали наши русские женщины под надзором немцев. И нам иногда удавалось унести несколько горстей зерна. Хотя мы и осознавали, что это могло стоить нам жизни. И мы рисковали. Однажды, только приблизились мы к вагонам, как нас заметил немец. Он выхватил пистолет. Мы бросились врассыпную. Немец зло и беспорядочно палил в нас. Конечно, это был рисковый шаг. Из-за двух-трех килограммов зерна мы могли лишиться жизни. Но мы, презирая смерть, спасались бегством. Тогда он схватил рядом стоявшего мужика и стал бить его палкой с выжженной инкрустацией. Они все ходили с такими палками и пускали их в ход без раздумья. Однажды этой палкой немец ударил мою маму по голове. Причем, ни за что. Мы просто шли по дороге. Но продолжу рассказ. Мужик оказался здоровый и сумел вырваться. Тогда разозленный фашист разрядил всю обойму в сидящих женщин. Одна из них скончалась на месте. Вот так мы и жили под страхом смерти.

Были у фашистов и пособники, предатели, некоторые молодые люди шли в полицаи и жандармы из-за щедрого пайка, предавая за него свою Родину. Впоследствии все они получили по заслугам. В доме культуры поселка после изгнания немцев состоялся военный трибунал. Судили бургомистра района Хатуля и полицаев, в том числе и начальника полиции, нашего односельчанина Минченкова Владимира, которого немцы прозвали Чапаем. Это объяснялось тем, что он действительно подражал Чапаеву. Ездил верхом на лошади в такой же бурке, как и Чапаев. В процессе суда все они проявили свою черную душу и валили вину друг на друга, выдавая себя с головой. Это были действительно не вояки, а мародеры. Они грабили население, убивали советских летчиков только из-за того, чтобы снять с них одежду. Все эти подонки представляли жалкое зрелище. Ранее сытые и самодовольные полицаи теперь выглядели как мощи, одна кожа да кости. Их держали в черном теле, на хлебе и воде, чтобы только дожили до суда. Суд продолжался несколько дней. В зале все время был народ. Суд приговорил девять изменников Родины к повешению, а двоих к расстрелу. Казнь состоялась на площади поселка, и потом целую неделю трупы не убирали. В это время вернулся из заключения отец Минченкова. Он подошел к виселице и проговорил: «Так вот какую судьбу ты уготовил себе, сынок». Похоронили их на конском кладбище, а семьи сослали в Сибирь.

Война прошла по сердцам людей, разделяя порой родных братьев. Так, например, в Ченцове родной брат полицай подстерег своего брата партизана и расстрелял без суда и следствия прямо в родном доме. Война была испытанием не только патриотических, но и простых человеческих чувств. Миллионы советских людей выдержали это испытание, поэтому мы и одолели такого матерого врага, каким был фашизм. Но это будет потом. 

А пока в 1943 году при своем отступлении, когда наши войска погнали их от Москвы, немцы опять остановились на нашем рубеже. То есть в Долголядье. За это время кое-кто построил дом, полуземлянку или землянку, где мы жили. Но это убогое жилище мы вынуждены были покинуть. Дом, в котором мы поселились, стоял на окраине деревни. Неожиданно нагрянули фашисты. Я был сильно болен. У меня была высокая температура, и я не мог подняться. Мама спрятала меня в снопы, которые лежали у дома. Пришли немцы и стали шарить по углам и около дома. Я дрожу от страха, думаю, а вдруг немец пырнет в снопы штыком и проткнет меня как мышонка. Слава Богу, пронесло. Немцы ушли. И я совсем больной, еле передвигаясь, взял за поводок корову и побрел в лес. Наступила ночь, и я, обессиленный, привязал корову к ели и сам сел под елью босой и раздетый, в одной рубашонке и штанах, и тут же потерял сознание. Очнулся глубокой ночью. Мама еле отыскала меня. И что удивительно, куда девалась моя температура. Страх снял с меня температуру и головную боль. Я был совершенно здоров, кроме ощущения некоторой слабости. И снова две недели мы находились на нейтральной полосе в тех же блиндажах. Мы побросали свои землянки и полуземлянки и ринулись опять в лес. Снова свист пуль и снарядов, гул самолетов и вой бомб. Но это уже была другая война. Наши генералы и солдаты приобрели опыт и воевали с умом, рационально и эффективно. Теперь наши не лезли напролом под пули и снаряды, а действовали грамотно, по всем правилам военной науки. Вот несколько иллюстраций.

 Однажды ночью в наше расположение пришёл отряд разведчиков, человек двадцать. Это были уверенные, хорошо экипированные, с автоматами, гранатами и прочим снаряжением бойцы. Они быстро форсировали болото и вышли к Колзакам. Там провели разведку боем. Мы слышали оттуда выстрелы. А затем целые и невредимые в полном составе вернулись назад. Разгоряченные боем, они шути и уверенно возвращались в часть.

Или другой эпизод. Перед решающим наступлением наши войска за одну ночь соорудили дорогу из бревен напрямую через болото и мост, по которому пошли танки и машины. Удар был нанесен там, где немцы не ждали, то есть не на Долголядье, а на Колзаки. Это было для немцев полной неожиданностью, и они отступали в панике, бросая технику и боеприпасы. Да и наша техника уже не уступала немецкой. Наши танки Т-34 были куда маневренней и менее уязвимей. Да и самолеты уже не горели как свечки. А наши «Катюши» стали грозой немцев. Они их боялись больше всего. От «Катюш» нет спасали даже окопы и блиндажи. Термитные снаряды сжигали все дотла.

Однако были и прямо противоположные эпизоды войны. Говорят, войны без жертв не бывает. Однако жертва жертве рознь. Особенно если она совершается по ошибке, по причине русского «авось». В связи с этим вспоминаю трагический случай, который произошел на нашем участке фронта под деревней Долголядье. Шли последние дни господства немцев на Смоленщине. Наши войска развернули наступление по всему фронту. Один отряд наших солдат зашел в тыл немцев. И в это время по ошибке был дан залп из «Катюш» по своим. Сколько полегло солдат, трудно было сосчитать. Весь луг у реки был усеян трупами бойцов. Это было ужасное зрелище. Такой несовершенной была связь.

В октябре 1943 года Смоленщина была освобождена от фашистов. На многострадальной моей Родине наступил мир. Сразу после боев в окрестностях нашей деревни было море боеприпасов и даже целый склад снарядов. Однажды мы с Иваном Петрушенковым пошли охотиться на зайцев с автоматами. Увидев склад снарядов, мои напарник выстрелил в этот склад и попал прямо в пистон. Произошел страшный взрыв и вырвался снаряд. Мы замертво легли, где стояли. К нашему счастью, снаряд не разорвался. Иначе этот склад разнес бы не только нас, но и всю деревню. Потом мы решили взорвать противотанковую гранату. Залезли в окоп и бросили гранату. Взрыв был такой сильный, что на нас сверху посыпалась земля и осколки.

Эхо войны давало себя знать многие годы после войны. И в мирное время продолжали гибнуть люди, особенно дети. Дотошные ребятишки наловчились разряжать снаряды и вынимать из боеголовок капсули, которые потом использовали для глушения рыбы. Технология простая, но весьма опасная. Требовались только долото и молоток. Однако удары трудно было соразмерить, и мои сверстники нередко подрывались. Так, например, лишился руки Саша Бурцев и другие ребята. Случился однажды на Пасху трагический случай и в нашей деревне. Мой тезка Ваня Петрушенков с отцом пошли глушить рыбу. А бикфордов шнур отсырел, и они не заметили, как он тлел. Так прямо в их руках и взорвалась толуоловая шашка. Оба погибли. Попытался однажды и я проделать эту операцию. Выехали мы на лодке на Василевское озеро, чтобы «глушануть» рыбки к празднику. Подожгли мы шнур. Я встал, и во время броска лодка покачнулась, и я не сумел далеко забросить шашку. Взрыв произошел у самой лодки, и нас даже перевернуло. После этого случая я боялся проделывать эту операцию. А сколько людей и скота подорвалось на минах! Одна из них была подложена прямо на дороге. На ней подорвалась моя сверстница Вера Петрушкова. Был и со мной неприятный случай. Я хотел перепрыгнуть через канаву, и на лету увидел на противоположной стороне мину. Страх добавил мне силы, и я перепрыгнул через нее. А так бы мог взлететь на воздух. Вот так отзывалось эхо войны, не говоря уж о том, что она разоряла нашу деревню до основания дважды. Надо было возрождать колхоз. И мы, подростки, старики и женщины от мала до велика запрягались вместо лошадей в бороны и плуги и вспахивали колхозное поле, сеяли рожь и овес. Так возрождали порушенное войной хозяйство колхозное, в первую очередь, а затем и свое.

Война разбросала всех по свету и принесла неисчислимые страдания моему народу. Порушены были под корень все дедовские устои. Разбрелась по миру и вся моя родня. Мой старший брат Даня пал смертью храбрых под Москвой. Средний брат Егор прошел всю войну, женился и обосновался в Белоруссии, где и нашел свой последний приют. Мои родные племянницы Лида и Зина с матерью уехали в Калининград. Там и жили до последнего дня. Я нашел родной кров в Рязани, а потом поселился в Подмосковье. Оно мне стало второй Родиной. Только мама одна осталась в деревне и покоится в родной смоленской земле. Такая же судьба постигла и всех моих односельчан. Исчезла и моя родная деревня. Один только ветер гуляет по пустынному полю.

И до сих пор мне снится война

С такой безобразной личиною.

Как видно, память о ней так сильна

С ее безграничной кручиною.

Мне снится коварный и подлый враг

И я, от него убегающий.

На сердце моем леденящий

И холод души не тающий.

И я просыпаюсь в холодном поту,

И радуюсь этой реальности,

С безумной мольбою гляжу в темноту...

Войне, видно, нет срока давности.


Я был призван в ряды Советской армии в ноябре 1939 года. Службу начал в г. Днепропетровске, в прославленной в годы Гражданской войны 30 Иркутской, Трижды Краснознаменной стрелковой дивизии, в 71 стрелковом полку. Время было очень тревожное. В сентябре началась Вторая мировая война. Фашисты оккупировали почти всю Европу. 30 ноября вспыхнула советско-финляндская война, Англия и Франция объявили СССР агрессором и угрожали бомбардировками ее территории.

Я к началу Великой Отечественной войны уже приобрел некоторую военную и психологическую подготовку, в январе — феврале 1940 г. нашу дивизию усиленно готовили к отправке на финский фронт. Она была назначена на 12 марта 1940 г. Но в этот день был подписан мир с Финляндией. В мае 1940 г. дивизию перебросили в Приднестровье и нас стали готовить к операции по освобождению Бессарабии. В ночь на 28 июня мы на занятых боевых рубежах с волнением ожидали сигнала к наступлению на Румынию, но его не последовало. Румыния мирно уступила Бессарабию. После этого наша 30 стрелковая дивизия была переведена на новый рубеж, она заняла позиции на новой советско-румынской границе к западу от города Бельцы.


Вот с этого рубежа началась моя настоящая боевая биография. Сталинская версия о неожиданности для нас гитлеровского вторжения неверна. Она выдумана для объяснения катастрофических неудач Красной Армии в начале войны, которые в действительности были следствием вялой, нерешительной политики сталинского руководства в подготовке обороноспособности страны. Принимаемые меры были половинчаты, нерешительны, проводились робко, с оглядкой, чтобы не вызвали недовольство Гитлера. В частях нашей дивизии, как, наверное, и в других приграничных войсках приближение схватки с фашистской Германией чувствовалось задолго до ее начала. С весны 1941 г. резко усилилась боевая подготовка войск. Боевые тревоги следовали одна за другой, началось спешное перевооружение войск, порой, правда, оно было непродуманным. Прежнее вооружение вывозилось до поступления нового. Так случилось с артиллерией. В результате дивизия вступила в бой 22 июня практически без артиллерии.

22 июня около 3-х часов ночи была объявлена боевая тревога. Солдаты, задерганные почти ежедневными тревогами, ворчали: «Хотя бы по воскресеньям дали выспаться». Но это была необычная тревога. Через некоторое время нас броском отвели под навес скал, а около 4,5 часов утра в небе над нами появились немецкие самолеты, которые начали бомбить наши позиции и город. Около 6 часов мы вступили в бой с противником.

Мои первые впечатления от начавшихся боев безрадостны. Противник был до зубов вооружен автоматами, пушками, танками, самолетами. Мы же испытывали недостаток во всем, особенно в автоматике, которой у нас почти не было, и артиллерии. Не на высоте оказалось и наше дивизионное командование — генерал Галактионов. Вместо хорошо организованной обороны нас безрассудно бросали в контратаки на сплошную стену автоматного и артиллеристского огня. 30 июня, в одну из таких контратак я был ранен в левую ногу пулей навылет. Произошло это вечером, на закате солнца. Наши войска, потерпев неудачу, отходили на исходные позиции. Я, никем не услышанный, оставался один на обширном поле, поросшем молодой кукурузой. От плена меня спасло спасло то, что противник не преследовал наши отходившие войска. Превозмогая боль, я перетянул раненную ногу разорванной штаниной, лег на спину, положил раненную ногу на здоровую и, работая локтями, стал продвигаться к своим. На рассвете, совершенно обессиленный, я был замечен группой наших войск и был доставлен в медчасть, а оттуда в г. Бельцы. Здесь, в помещении больницы, после оказанной мне помощи, у меня состоялась запоминающаяся беседа с политруком из особого отдела. Он интересовался настроением раненных и, подбадривая нас, пафосно заявил: «Через одну-две недели наши войска будут в Берлине», на что я ответил рифмою: «Если мы будем так воевать, то нам в Берлине не бывать!». И далее рассказал о своих невесёлых наблюдениях: о несвоевременном артиллерийском перевооружении и безрассудных контратаках.


Из города Бельцы меня переправили в госпиталь при Одесском мединституте. Долечивался я в городе Бердянске.

Следующий этап в моей фронтовой жизни связан с боями на Керченском полуострове. В ночь на новый 1942 год я участвовал в Керченско-Феодосийской десантной операции, в ходе которой наши советские войска ко 2 января овладели Керченским полуостровом, городами Керчь и Феодосия. Однако развить наступление дальше им не удалось. Противник в начале остановил наши войска, а 15 января оттеснил их от Феодосии на Ак-манайские позиции, где фронт стабилизировался до мая 1942 года.

Я сначала в звании замполита находился в минометной роте, а в середине января был назначен заместителем командира группы разведки по политчасти. С конца января, после гибели командира, я стал и командиром, и политруком разведгруппы роты. Задача разведгруппы состояла в том, чтобы тайно, обычно ночью, проникать в тыл противника и выявлять места расположения штабных складов, огневых точек, концентрации живой силы, техники и т.д. Особую задачу составляла и «добыча языка» — захват и доставка живых военнослужащих противника. С первой задачей мы справлялись успешно, а с «добычей языка» дело обстояло хуже. Тогда меня вызвали в штаб дивизии и приказали переменить тактику. Перейти от разведки «тихой сапой» к разведке боем. Помню, это было выражено образно: «Не выходит по-кошачьи, действуйте по-собачьи». В ночь на 28 февраля мы предприняли разведку боем, перешли линию фронта и направились к деревне Парпач с целью захватить там одного из немецких часовых и доставить его в наше расположение. Но, видимо, мы были замечены при переходе фронта. Над нами вскоре повисла, как люстра, горящая ракета и начался минометный обстрел. Тут же передо мной разорвалась мина, и я потерял сознание. Пришел в себя, когда лежал на столе медсанчасти. Как и кто меня вынес из вражеского тыла, не знаю. Я получил осколочное ранение правого глаза. В госпитале в Сочи, куда я был доставлен спустя 10 дней, раненый глаз был удален и установлена значительная потеря зрения в оставшемся левом глазу. Выписавшись из госпиталя, некоторое время работал в Ставропольском исполкоме. В августе, в связи с прорывом немцев на Кавказ, эвакуировался в город Ташкент, где получил высшее историческое образование, окончил аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию.


В 1952 году начал работать и преподавать в МГБИ. Я работал в должности проректора по учебной работе и проректора по научной работе Московского государственного университета культуры и искусств, затем, 20 с лишним лет, заведующим кафедрой истории, профессором.

За свой многолетний педагогический труд я был удостоен звания заслуженного работника культуры РФ и Почетного профессора университета. Имею правительственные награды: Орден Отечественной войны I степени, Орден Отечественной войны II степени, Орден «Знак почета» и др. награды за боевые и трудовые заслуги.

Я счастлив, что проработал в Московском государственном университете культуры и искусств более 50 лет. Здесь встретился со многими интересными людьми, своими коллегами — учеными, артистами, выдающимися деятелями науки, культуры и искусств. Мои выпускники — это известные специалисты социально-культурной сферы. 

Автор проекта: Денис Горицкий,

отдел общественных связей.


Константин Васильевич Тараканов родится 25 декабря 1919 года в крестьянской семье в селе Усовка Саратовской губернии (ныне Саратовской области). 

В 1938 году поступил в Саратовский плановый институт. С 3-го курса был призван в Красную Армию и направлен в Пензенское артиллерийское училище, где и встретил войну курсантом 1-го курса.

Из воспоминаний Константина Васильевича: «22 июня 1941 года мы бежали десятикилометровый кросс с полной выкладкой. Потом обедали в столовой. Вдруг по радио объявили о начале войны. Мы проучились еще месяц, нам присвоили звания лейтенантов и направили в Селецкие военные лагеря под Рязанью. Здесь я стал командиром батареи. После завершения обучения нас погрузили в вагоны и привезли в Чебоксары, где формировалась 324-я стрелковая дивизия». 

В декабре 1941 года дивизия вступила в бой. Впереди были сражения, гибель товарищей, тяжелое ранение в легкое. Он прошел боевой путь от командира батареи до начальника штаба дивизии. Освобождал Польшу и Восточную Пруссию. Войну майор Тараканов завершил в поверженном Берлине.

В 1953 году он окончил Военную артиллерийскую академию имени Ф.Э. Дзержинского как артиллерийский инженер, после чего несколько лет работал в военных научно-исследовательских институтах и высших военных учебных заведениях. В 1960 году защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата, а в 1966 году – доктора технических наук. С 1968 года он - профессор в области кибернетики.

С мая 1968 по декабрь 1974 года генерал-майор Константин Васильевич Тараканов руководил Центральным НИИ Министерства обороны. В 1975-1977 годах директором Государственной публичной научно-технической библиотеки СССР. Одновременно, начиная с 1976 года, преподавал в Московском государственном институте культуры в качестве профессора. В 1978 году стал там же, на библиотечном факультете, заведующим кафедрой информатики и технических средств библиотечной работы.

В течение 20 лет он заведовал этой кафедрой: коллектив кафедры готовил новое поколение библиотечных кадров, владеющих современными техническими средствами и автоматизированными технологиями. Константин Васильевич руководил научными разработками по автоматизации библиотечно-библиографических процессов в Литовской республиканской библиотеке, библиотеке Казанского университета и других учреждениях. В 1986 году выпущен учебник «Информатика», написанный под научной редакцией К.В. Тараканова и при его непосредственном авторском участии, ставший открытием информатики для нескольких поколений российских специалистов библиотечной сферы.

В 1992 году Константин Васильевич Тараканов стал первым деканом созданного в МГУК факультета информатики и коммуникаций и работал на этом посту до 1988 года. До 2003 года он заведовал кафедрой менеджмента. Под его руководством коллектив факультета разработал и внедрил программы основных курсов и спецкурсов по профориентации студентов – новые направления подготовки кадров, владеющих основами информационного бизнеса, интеллектуального права, менеджмента и маркетинга для информационных государственных и коммерческих структур. 

Константин Васильевич Тараканов-автор более ста научных работ, в том числе – трёх монографий: «Математика и вооруженная борьба», в которой рассматривается применение математики для исследования вооруженной борьбы, и это иллюстрированно примерами деятельности командиров: «Аналитические методы исследования систем» (в соавт. с Л.А. Овчаровым и А.Н. Тырышкиным, М., Издательство «Советское радио», Редакция кибернетической литературы, 1974), в которой изложены методы математического описания динамических процессов функционирования систем, и это иллюстрировано примерами из инженерной практики; и «Автоматизация управления научно-исследовательским учреждением» (в соавт. с А.А. Крыловым и Л.Н. Соколовым, М., Статистика, 1975). Он подготовил двух докторов и более двадцати кандидатов технических наук.

К.В. Тараканов- заслуженный деятель науки РФ, член Ассоциации информационных работников, академик Международной академии информатизации, президент и академик Международной академии предпринимательства. Он обладает сертификатом Европейской «Международный стандарт финансовой корреспондентского обучения Школы - отчетности».

Генерал-майор Константин Васильевич Тараканов награждён орденами Красного Знамени, Отечественной войны I и I степени, двумя орденами Красной Звезды, двадцатью пятью медалями.

В декабре 2019 года ветерану исполнилось 100 лет.

Автор проекта: Денис Горицкий,

отдел общественных связей.


×