Родион Овчинников: "Театр всегда был для меня нравственной категорией"

Дата публикации: 30.01.2018

- Родион Юрьевич, как водится, давайте сначала про детство, отрочество, юность. Где родился будущий актер и режиссер?

- Вообще-то я родился почти в поезде Казань-Москва. У мамы начались роды, ближайшая станция, куда смогли дозвониться, была Йошкар-Ола. Неотложка не успела приехать, маму везли в роддом на милицейском бобике. Там я, так сказать, и долез уже до конца.

- Так, наверное, яркие люди и появляются на свет…

- А потом мои родители по комсомольской путевке поехали на Север, строить там коммунизм. В Мурманск. Там я и вырос.

- Расскажете про родителей?

- Отец у меня – бригадир сварщиков на ДСК. Почетный гражданин города, депутат, кавалер Ордена Трудового красного знамени, коммунист такой настоящий… Пролетарий. С большой библиотекой и так далее. А матушка работала на Северном флоте. Что-то секретное и химическое для подводных лодок.

- Идея выбрать такой творческий путь почему пришла в голову? Тоже спонтанно - как в поезде - получилось?

- Помню в детстве, когда был совсем клопом, очень захватили монологи Аркадия Исааковича Райкина.

- А у вас был телевизор, да?

- В нашем бараке первый телевизор КВН был у соседей. Вот мы все перед ним и собирались…

- Это который с линзой?

Нет,  этот совсем с маленьким экраном. Потом только была линза с водой. Позже, помню, отец купил первый черно-белый телевизор «Сигнал»… В общем, учил монологи Райкина по пластинкам и выступал на всяких деревенских свадьбах и посиделках… А еще солдатики. До позднего детского возраста… Даже до сих пор.

- Солдатики? 

- Да, мне надоели солдатики, которых мне покупали, и я стал сам их делать.  Меня очень интересовали эпохи Петра и эпоха Наполеона. Представляете, маленьким я выучил имена всех корпусных и дивизионных генералов наполеоновской армии! Солдатиков делал из бумаги. А еще лошадей, приставные лестницы… В общем, наделал я около 12 тысяч солдатиков. Причем соблюдая исторические реалии - цвета формы выписывал точно из энциклопедии… Потом начал играть в дипломатические отношения, интриги. Появились женщины тоже из бумаги…

- Демиург…

- Да. Расставлял их включал Вагнера, садился и сверху смотрел…

- И когда это было?

- Классе в четвертом. А в пятом классе ушел в театральную студию. И все, там пропал. Был такой ДК Кирова и как обычно в советское время – кружки. И среди них – драматический народный театр.

- Комсомольцев играли?

- Не только. Помню, ставили «В поисках радости» Виктора Розова. Еще «Слугу двух господ», Сильвио я там играл. Потом «Город на заре», Шварца «Голый король»... В общем, учиться я почти перестал в итоге.

- Как появилась идея двинуться покорять Москву?

- Возникает чувство, что город становится мал. А потом ты вылезаешь из самолета в «Шереметьево» и у тебя такое ощущение огромности мира… Родители говорили – ну давай попробуй Воронеж там, Саратов. Но я сказал нет, только Москва, тем более что помещан еще был на истории. Приехал поступать в ГИТИС и одновременно в Историко-архивный на археологическое отделение.  Отучился в ГИТИСе год и ушел в «Щуку» -- мне тут очень понравилось. Именно местная атмосфера.  Она какая-то особая, домашняя. Нет отдельных мастерских -- вот мой мастер и круг замыкается. Нет, система преподавания кафедральная. Студент принадлежит не худруку, а кафедре.  И все работают со всеми. Система, завещанная Ваханговым. В результате проходишь через огромное количество педагогов и так или иначе попадаешь на своего. А в мастерских у тебя 3-4 педагога, и ты «обречен» с ними работать четыре года. И если с ними не складывается, то не складывается никогда. Здесь же ты проходишь около 20 педагогов  – обязательно найдешь нужного.

- Как сложилась судьба студентов вашего курса?

- Моим руководителем курса был легендарный Катин-Ярцев. Первый его курс, который он до нас выпустил, там совсем были легенды. Константин Райкин, Наталья Гундарева, Юрий Богатырев, Наталья Варлей. Из нашего курса можно вспомнить Галину Беляеву, Сашу Захарову...

- Часто приходится слышать, что кино-театральный расцвет в СССР пришелся именно на 70-е гг., когда вы учились. Чем, на ваш взгляд, это было вызвано?

- Как говорил Черчилль, для художника наиболее продуктивны две системы – казарма и келья. Чем больше художника зажимают, тем он изощреннее. Парадоксально, но при коммунистическом режиме был настоящий расцвет театра…

- Если сопоставлять те годы и сегодня с точки зрения театральной жизни, какие выводы можно сделать?

- Тогда царил дух нестяжательства. Я получал 120 рублей и знал, что народный артист СССР Евгений Леонов получает 250 рублей. Все были более-менее равны, близки друг к другу. Доверительность у людей была огромная, страха никакого. Что касается театра, то я, наверное, застал закат рассвета. Тогда у огромного числа московских театров было свое «лицо».  Свой зритель и своя определенная художественная идея, был лидер как адмирал на корабле…

- То есть все не сводилось к пропаганде коммунистических идей?

- Нет, конечно. Просто раз в год или в полгода к какому-то съезду что-то ставили. Причем и это часто выходило неплохо. После института я работал в «Ленкоме», так вот у Захарова один из лучших спекталей – «Оптимистическая трагедия». Вроде такая революционная штука, а получилось совершенно пронзительно… А сейчас нет лиц у театров. Есть коммерция, успех, вот это бог сейчас. А художественной идеи нету. А тогда были. «Таганка» Любимова это одно, «Современник» Ефремова другое, «Малая Бронная» Эфроса третье. Даже эстетики разные. И ты мог выбирать свое в этом чудесном многообразии. Помню, каждый вечер после института я шел в театр или в кинотеатр. То есть было очень много вокруг людей, у которых хотелось учиться. Не знал, куда бежать. И все это было искусство. Театр был домом для актеров. И переход актера из одного театра в другой был как гром среди ясного неба…

- Как сейчас переход футболиста из «Спартака» в «Зенит»…

- Да. Редчайшие случаи. Все были преданы дому. Артистами занимались, их воспитывали в театре. Театр – это была семья. Иногда, правда, очень попойная…  Сейчас это почти ушло.

- Сегодня зачастую пытаются привлечь зрителя в театр какими-то очень незатейливыми приемами. Это происходит потому что авторы постановок особо не утруждают себя творческим поиском или же они так представляют своих современников?

- Мне кажется, они пытаются так угадать дух времени. Показаться в достаточной мере либеральными. Но почему-то дух времени у них связан не с созиданием, а с разрушением. Есть много людей, которым я доверял, но по этой причине, к сожалению, внутренне потерял. Настоящее искусство занимается только созиданием, а не разрушением. А тут ходишь по театрам чтобы что-то поставить, а тебе говорят – хочется скандала и шоу, чего то «потрясного»…

- Но это же нельзя взять и запретить? Что этому можно противопоставить?

- Только что-то тоже сильное, но человеческое. Вспоминаю Евстигнеева, других великих актеров – это были, своего рода, люди-миры. Люди, которые несли в себе гораздо больше, чем талант своей профессии.

- Расскажите, как вы пришли к преподаванию?

- В «Ленкоме» я отработал десять лет, потом поступил на Высшие режиссерские курсы при Госкино к Ролану Быкову. И когда я их закончил, вместе со страной развалилось все. Было такое жуткое безвременье. И вот тогда наш профессор Юрий Михайлович Авшаров предложил – приди, попробуй. Ну я и пришел. Правда, сначала мне русских не доверили, потренировался на корейцах. А уже через несколько лет, что было большой редкостью, мне дали набрать свой курс. То есть я был художественным руководителем, набиравшим всех педагогов, и вел курс все годы учебы, до дипломных спектаклей. Выпустил уже два своих курса.

- Как вы думаете, в чем ваша специфика как преподавателя?

- Когда я набираю студентов, то говорю им – в первую очередь мне важно, какими вы будете людьми, а не какими профессионалами. Художник – это не профессия, а способ жизни. Для меня театр прежде всего был нравственной категорией. 

Светлана Лебедева

Источник: КУЛЬТУРОМАНИЯ